Кажется, у меня проблема: на один вопрос — десять ответов. И все осколочные.

Нервы подгуляли, и меня одолела психическая полуболезнь, которую семинаристы называют мерлехлюндией. Я потеряла всякое сознание времени; и лишь иногда приходила в себя. И тогда рывком, всего одним рывком одолевала всю покоящуюся до этого времени шваль.
Перламутровая раковина из обрывочных облаков над головой — венчала день. Даже в смог я видела солнце. Вставала я в пять утра, чтобы встретить рассвет и согреться. Чтобы затем — погрузиться в молоко дня и бултыхать лапками.

А потом в один миг растянулась на асфальте с ободранной щекой. Билась о камни правой, но инстинкт самосохранения оставил мне только царапину.
Наверное, это атавизм, возвращение к тому времени, когда предок человека ещё не был общественным животным и жил в своей берлоге. Или же это разновидность человеческого характера?
Как бы то ни было, я снова впала в оцепенение.
У меня обрубленный кусок мяса был внутри, а я хотела наполнить мёртвое прекрасным, наполнить мёртвое жизнью.

Я укуталась в плед, закурила трубку, поглядела на луну и кашлянула, многозначительно сказав:
— Ах, какой несчастный, такой несчастный!
И были мне лишь брызги бурлящего моря в ответ.

Вспомнилось, что все мои чувства были чем-то вроде футляра, который мне нравилось таскать на себе. И теперь мне кажется странным, что до сих пор я этого не замечала. Как же, как же я упускала такую важную подробность своей жизни. Даже момент этого отрезвления, получается, — чудовищный сон.
Люди парадоксально заменяемы. Люди, как правило, не отдают себе отчёта в том, что в любой момент могут выбросить из своей жизни всё что угодно. В любое время. Мгновенно.
Всё вернётся, правда.

Выключите же инерцию, Лев Николаевич, а то лодочку несёт не туда.