Я утонула.
В пятницу. В одиннадцать часов.
...
К полудню утро так и не наступило, а к началу четвертого тусклое небо, обессилев, упало и судорожно обволокло старые скорбные деревья; в доме прекратилось всякое движение. Лишь настойчиво жужжали минуты.
Я проснулась от напряженного молчания, плутающего по квартире стеклянной химерой. Оно забралось ко мне под одеяло и я, я замерзла. Безумно холодно. Тишина. До звона в ушах.
Вдруг вот так проснулась и подумала: «Я - мертва. Меня же погребли под этим нескончаемым дождем!» - И снова накрыла лицо одеялом, предварительно выдохнув бумажные лёгкие. Окончательно озябнув, я всё-таки натянула кофту, забросала кружку цикорием и поплелась на веранду. Крыша кряхтела. Дед замешкался в поисках сигарет и, чтобы разбавить это молчание, сказал: «Дождь пошёл.» И бабушка улыбнулась; дождь, казалось, начался месяц назад. Потянуло сладковатой «Балканской звездой». Он рассеянно отвернулся в точку, потерянную между букетом брусники и голубыми сопками: окно запотело. Тихо засмеялся. И дождь всё капал по крыше. Я бы и не вышла из дому.
Только потом, потом - выбегала, кричала, разбегала-ла-лась босой по траве, кричала, разбивалась. Ловила-ловила руками отвердевшую прозрачность.
Так, уткнувшись дождю в плечо, – и утонула.
Теперь я лишь в разломах Сихотэ-Алиня. А в серости города во мне волдырится температура.